Вот и пробили часы полночь. Роковой звон, столь неотвратимо доносящийся с центральной площади, разрывал барабанные перепонки, пробуждал страх, ненависть и холод неизбежности в душе. Невидимым демоном он проникал в тело и издевался над жалкой, смертной плотью, насмехаясь над беспомощностью человека, замкнутого в четырех стенах, пропитанных сыростью и страданиями. И лишь с последним ударом о колокол, вершащий человеческие судьбы, как звук растворился в свежести ночного воздуха, Он смог вздохнуть свободно.
Теперь осталось недолго, лишь дождаться звука вставляемого ключа в замочную скважину, перечеркивающему жизнь, ставящему точку. Конец близок и ожидание более не будет томить разум, отягащяя его мыслями о неотвратимом. От Цитадели до Площади Правосудия не более двухсот шагов, которые пройти будет куда проще, чем ждать приговора в камере с надеждой на лучшее в течении долгих и…Мысли заглушили звук шагов и от них смог отвлечь лишь жесткий, скрипящий щелчок замка. Тяжелая дверь открылась неторопливо и, в камеру смертника, вошел высокий человек в бордовом балахоне. Его лицо скрывал накинутый на голову капюшон, руки были погружены в пространство рукавов. Вот он ангел, жаждущий крови, в свете луны принимающий пугающий облик исполнителя приговора, коему суждено будет проводить узника в последний путь.
-Твой час настал, Герберт, - холодно произнес инквизитор.
Этот голос, он был знаком смертнику, хотя слышал тот его не так часто. Но акцент, неповторимый акцент уроженца Кемрийских равнин, коих в рядах Инквизиции было немало, выдал ангела смерти, это был никто иной, как Сэмюэль Норги, несменный глава Ордена. На протяжении веков служащий Инквизиции верой и правдой. Долголетие Норги пояснялось тем, что Кемрийцы, потомки Саджийцев и Кемров, заселявших равнины юго-востока ещё до Новых Времен, а Кемры вели свое происхождение от древних народов, именуемых Эллы, отличавшимися от всех прочих несравненно долгим жизненным циклом, насчитывающем не одно столетие.
-Не думал я, что в последний путь меня будет провожать сам глава Ордена, - произнес Герберт, стараясь скрыть тревогу в голосе, вызванную не столько скорой казнью, сколько присутствием самого Норги в его камере.
-Да, Герберт, это так, - глава скинул капюшон, в подтверждение догадки узника, открыв лицо лунному свету. – Скажу больше, я лично распорядился утвердить свою кандидатуру на этот пост.
-Лично? Чем же я разгневал так главу, раз он сам лично решил меня сопроводить к эшафоту? Хотя, какое это имеет значение.
-Имеет, Герберт, имеет. Это даст мне возможность лично задать тебе вопросы, с глазу на глаз, лицом к лицу. Узнать из твоих уст, что побудило молодого, перспективного инквизитора поступить столь опрометчиво, бездумно и жестоко… подобно зверю?
-Ах, вот оно, что… Неужели отчеты следователей вас не удовлетворили, глава?
-Нет.
-Что побудило меня совершить те вещи, которые я совершил? Удивительно, что вы не спросили меня: сожалею ли я о содеянном… Этот вопрос вас должен был бы интересовать в первую очередь. Но я его так и не услышал. Следовательно, вас больше интересует не моё сожаление, а мои побуждения, с которыми вы согласны, тайно, но согласны.
Герберт только сейчас осознал, что терять ему нечего и робость перед мифической личностью исчезла. Вместо этого, оковоподобного чувства, появилось чувство превосходства человека, которого в этом мире ничто не держит и бояться ему не за что. Честь – утеряна в глазах закона, неизменна в глазах тех её смог оценить, жизнь – да что эта жизнь, когда её уже нет.
-Да, я совершил ряд убийств, прикрываясь мантией Ордена; да я входил в таверны и карал преступников, прорезаясь сквозь толпу сопротивления; да, я выжидал негодяев в засаде и разил их смертоносным ударом… Да – я убийца. Хотите знать почему? Потому, что я не мог иначе служить в Ордене, не мог видеть, как преступники отсиживались в своих камерах, в то время как их адвокаты обеспечивали им свободу, а жертвы скорбили над утратой близких. Я достаточно долго служил Ордену, чтобы увидеть все его недостатки, все изъяны и увидеть, что члены Ордена, высокопоставленные чины, ровным счетом нечего не делают, дабы исправить ситуацию. Вера народа в закон угасла, я же её вернул, жаль, что не на долго.
Пройдут, годы, моя, безымянная могила порастет бурьяном на кладбище изгоев, рядом с могилами тех, кто был покаран моим мечом и появиться ещё одна свободная в мировоззрении душа, видящая иное мироустройство. Это неизбежно, все молодое, смотрит на мир иному, ибо видит его не с высоты жизненного опыта, а с величия чистоты помыслов и желания жить в нереальном мире справедливости и равенство перед законом. Перед честным законом. Думаете, я первый и последний? Нет. Соприкоснувшись с несправедливой реальностью, я старался следовать букве закона, но допросы, стопки отчетов, проведение следствий и дознания потерпевших сломали мою волю. Меня воротило от надменности негодяев, плюющих на меня из-за спины адвокатов, коверкающих статьи и рвало душу от слез вдов, сирот, описей мест преступлений.
Как бы там ни было – каждый получит по заслугам.
Герберт замолчал, ему больше нечего было сказать, да и желания как такового не было. Он сел на деревянную скамью, которая ему служила все, что время кроватью и, отведя взгляд от Инквизитора, взглянул на Луну. Удивительно, но именно в полнолуние его душа унесется к праотцам, в бледном, холодном свете. Путь в небо будет светел – это радовало.
-Твои слова исполнены эмоциями, речь горяча, нездержана и бессвязна. Молодой, кротки, бит сердца, переросший в судорожное дребезжание. Как жаль, что ему суждено оборваться. Жаль, ибо не ты первый, кто узрел усеянность закона трещинами. Я тоже был сломлен неизбежностью пробелов в законе, испытывал желание нанести удар по преступному миру своей карающей дланью, но вовремя осознал, что тем самым уподоблюсь негодяям, скрывающимся в ночи в ожидании жертвы. Меняя закон, поменяется привычный уклад жизни в республике, что приведет к нестабильности. Закон уравновешен, учитывая, более менее интересы всех прослоек общества, в определенных сферах кому-то в убыток, кому-то в прибыль и наоборот, но всё уравновешено. Те, кто пользуются пробелами, не столь массовая формация и во избежания развала общества, это вполне приемлемо…
-Что? – Герберт вскочил со скамьи в негодовании. – Пренебречь законом ради сохранения общественного покоя? А кто вам сказал, что смена закона приведет к развалу? Это решили лишь вы и ваше окружение, не утруждающее себя хоть малыми новаторскими действиями!
-Мои слова не возимеют смысла, если ты не соблаговалишь в них вслушиваться… Похоже этого и не будет. Ты, один из тех бунтарей, которые после несчислимого количества часов, проведенныйм за изучением дел, расследованием преступлением, рассмотрением жалоб, заявок и прочей рутины, решил, что этот процесс загнивающ и загнивает прежде всего твоя сущность. Пролив кровь, без суда и следствия, ты переступил закон и моё последнее слово – час настал.
Сэмюэль Норги провел осужденного к эшафоту как и полагаеться. Под пристальными взглядами стражей был приведен в исполнение приговор, глубокой ночью, дабы избежать толпы зевак, живущих сплетнями и пересудами, которым как кстати было бы обмыть кости бывшему инквизитору, пустить молву, загубиться то доброе, что осталось от его имени.
Норги, не обранил более ни слова, он лишь наблюдал за тем как жизнь покидает тело Герберта, как душа уноситься в холодном свете ночного светилы к богам и за тем как бездыханное тело было приготовлено к погребению в земле, рядом с тысячами изгоев, место которым не было уготовано среди Всевышних.
А спустя неделю…
«Официальный указ Ордена Инквизиции.
Отобрать из состава Ордена лучших инквизиторов, проявивших себя не только как добросовестные служители закону, но и как моральноустойчивые, не поддающиеся сомнениями и упрекам в истинности Закона. Из их состава сформировать подразделение “Каратели”…»
Синобит [19] 
(I место в Литконкурсе Ордена Инквизиции 2008)
